СЕРГЕЙ МАКАРОВИЧ КРАМАРЕНКО (†21.05.2020): «ПОСЛЕДНИЙ НЕМЕЦКИЙ САМОЛЕТ Я СБИЛ НАД РЕЙХСТАГОМ»
От Калиновки до Берлина
1945 год. Сергей Крамаренко рядом со своим боевым самолетом ЛА-5 на аэродроме «Теплый стан». Фото: личный архив С.М. Крамаренко
— Дорогой Сергей Макарович, как начинался ваш путь в авиацию?
— Я родился в селе Калиновка под Харьковом 10 апреля 1923 г. Семья у меня была своеобразная: отец — бедный крестьянин, мать — из польских дворян. Такое могло быть только в такие бурные времена. Я рано потерял отца. Матери необходимо было работать, времени на наше воспитание не хватало. Я воспитывал себя сам — с помощью книг, друзей. Не хочу хвалиться, но школу-десятилетку в селе Выбор Новоржевского района я закончил с золотой медалью. После ее окончания поступил в Московский авиационный институт им. Серго Орджоникидзе. Параллельно занимался в аэроклубе Дзержинского района (Москва). Авиацией я начал увлекаться еще со школьной скамьи. Тогда на всю страну гремели имена Чкалова, Белякова, Байдукова. Не я один, но многие из моих сверстников стремились походить на них. В марте 1941 г. я был призван в Рабоче-крестьянскую Красную Армию и поступил в летное Борисоглебское училище.
— Скажите, а было ли у вас весной 1941 г. предощущение будущей войны?
— Мы чувствовали, что война неизбежна. Когда мы слышали по радио в апреле 1941 г. о нападении немцев на Югославию, то общее ощущение было таково, что следующими будем мы. Однако никто не думал, что война будет такой долгой и ожесточенной. После начала войны нашу школу эвакуировали в город Троицк Челябинской области. Закончил я обучение в июле 1942 г. по ускоренной программе. Доучиваться нас послали в Запасной истребительный полк в Арзамасе. После месяца полетов нас разослали по военным частям. Я был направлен в 523 истребительный авиационный полк 1 Воздушной армии Западного фронта. Нас там жалели, помогали, как могли, хотя, конечно, недоучившиеся летчики были серьезным бременем для полка. Мне довелось участвовать в Ржевско-Сычевской операции. Это была одна из самых кровопролитных операций Западного фронта: в 1942 г. мы потеряли около 290 000 человек. Замечу однако, что это потери на земле, — сбитых летчиков никто не считал. За Ржевской трагедией на земле часто упускают трагедию в небе. Между тем потери нашего полка в августе 1942 г. были таковы, что командование было вынуждено в конце месяца вывести его в резерв. Во многом они были связаны не только с недостаточной выучкой летного состава, но и с качеством машин: основой нашей истребительной авиации до середины 1942 г. был истребитель И-16, который, будучи для своего времени неплохой машиной, тем не менее уступал немецким «Мессерам» и «Фокке Вульфам» в скорости и вооружении. Поэтому жизнь властно поставила вопрос об отправке на фронт новых машин и, соответственно, о переучивании летного состава. Вторую половину 1942 г. я потратил на учебу — овладевал навыками полетов на новой машине Ла-5, которая могла уже составить конкуренцию немецким истребителям.
— Когда вы снова вернулись на фронт?
— В феврале-марте 1943 года я участвовал в Жиздринской операции. Должен сказать, что она не относится к разряду наших ярких успехов: удалось продвинуться всего на 13 километров. Эти километры дались большой кровью, в том числе и наших летчиков. Немцы подтянули значительные силы, многие из моих товарищей были сбиты. Но я уцелел. Затем в июне 1943 г. я был переведен в 19 истребительный авиационный полк, был направлен на переформирование в Московский военный округ. На фронт наш полк был направлен в январе 1944 г. Мы участвовали в Корсунь-Шевченковской и Проскуровско-Черновицкой операциях. Это действительно были яркие победы: в результате Корсунь-Шевченковской операции только пленными немцы потеряли 55000 человек, а в Проскуровско-Черновицкой — 183000 убитых и 24000 пленных. Это был настоящий разгром, в который свою лепту внесла и наша авиация, которая после Курской дуги перехватила господство в воздухе. Однако для меня Проскурово-Черновицкая операция связана с достаточно неприятными и тяжелыми обстоятельствами: я был сбит и попал в немецкий плен.
Проскуровско-Черновицкая наступательная операция 4 марта – 17 апреля 1944 г.
— Расскажите о плене.
— Я был сбит 19 марта 1944 года под Проскуровым. Самолет загорелся, мне удалось спастись, однако я сильно обгорел. Меня захватили немцы. Вначале один офицер, посмотрев на меня, сказал: «Schiessen!» (расстрелять — нем.). Ну, думаю, пришла моя смерть. Но неожиданно из дома вышел другой офицер и скомандовал: «Nicht schiessen. В Больнице!» (Не расстреливать! В госпиталь! — нем.) Думаю, что меня тогда спас Сам Бог. Меня поместили в барак с ранеными и тифозными. Между прочим, это обстоятельство второй раз спасло мне жизнь. Когда немцы решили покончить с советскими ранеными перед уходом, то именно тиф испугал их и воспрепятствовал с нами расправиться. Нас освободили 27 марта 1944 г. После освобождения мне пришлось много и тяжело лечиться, поскольку, помимо ожогов, я еще подхватил тиф, а также воспаление легких. Но благодаря молодости и добросовестному уходу врачей я в конечном счете встал на ноги.
— Ваше пребывание в плену не повредило вашей дальнейшей служебной деятельности?
— В целом нет. Во время войны вопрос об этом не вставал. Правда, меня спасало то обстоятельство, что у немцев в плену я был недолго, всего около недели. После войны, когда я служил в Московском военном округе и участвовал в воздушных парадах, об этом вспомнили, и мне пришлось объясняться перед командующим авиацией округа — сыном Сталина, Василием Иосифовичем Сталиным. Должен сказать, что Василий Иосифович был адекватным руководителем, что бы о нем позднее в хрущовские и перестроечные времена ни писали. Во время войны был лихим летчиком, можно сказать, асом, ценил хороших летчиков и разбирался в людях. Мне он поверил. Никаких препон для дальнейшей службы и, в частности, для отправки в Корею мой плен мне не создал. Вообще я скептически отношусь к хрущовским страшилкам: «Из плена в плен под гром победы с клеймом последовать двойным». И моя судьба, и судьбы других летчиков, например, Михаила Петровича Девятаева, и других советских воинов, скажем, подводника Сергея Прокофьевича Лисина, получившего звание Героя Советского Союза после финского плена, свидетельствует об обратном.
— Как сложился ваш фронтовой путь в дальнейшем?
— В дальнейшем я вернулся в свой полк, который за это время успел стать 176 гвардейским авиаполком, причем возвратился при детективных обстоятельствах. Меня распределяли после госпиталя в другую часть, но я просто сбежал в свой полк, воспользовавшись попутным самолетом. В полку меня приняли как родного. В дальнейшем вместе с моими товарищами осенью 1944 года довелось оборонять Магнушевский и Сандомирский плацдармы. Это были тяжелые бои: немцы буквально зависали над плацдармами, стремясь выбомбить наши войска. Приходилось принимать бой не только с Юнкерсами, но и с сопровождавшими их истребителями — Фокке-Вульфами и Мессершмидтами. В целом свою задачу мы выполнили — обеспечили воздушное прикрытие наших войск на плацдармах, с которых в январе 1945 г. они устремились в наступление. В дальнейшем довелось принять участие в Висло-Одерской операции. Должен сказать, что это был триумф и советской техники, и тактики, и стратегии. Были нелетные дни из-за плохой погоды, однако, когда она позволяла действовать, наша авиация очевидно показывала свое превосходство над немецкой. Часто немецкие бомбардировщики, встречаясь с нашими истребителями, беспорядочно сбрасывали бомбы и удирали. Подобная картина повторялась не только во время Висло-Одерской, но и Померанской, и Берлинской операции, в которой я участвовал.
Рядом с Кожедубом
Советский ас Иван Никитич Кожедуб
— Вам довелось воевать вместе с Иваном Никитичем Кожедубом. Расскажите о нем и о службе с ним.
— Иван Никитич Кожедуб был летчик от Бога. Он сбил 64 немецких самолета, из них 21 бомбардировщик, 39 истребителей, 3 штурмовика и один реактивный истребитель Ме-262. Последнее произошло на моей памяти — 17 февраля 1945 г. — и было событием уникальным: на поршневом самолете, истребителе Ла-7, Кожедуб ухитрился сбить гораздо более быстрый и маневренный реактивный самолет. Это произошло впервые в мире.
Мне приходилось быть ведомым у Ивана Никитича Кожедуба. Отмечу следующее: временами не столько я прикрывал его, сколько он меня. Для него всегда была характерна забота о своих однополчанах, в том числе о ведомых. Сам он был непревзойденным стрелком: с немецкими самолетами он, как правило, не сближался ближе, чем на 300 метров, и с этого расстояния он жег «Мессеры» и «Юнкерсы». Отмечу следующее: это был человек не только великого воинского, но и гражданского мужества. В 1990 г., в разгар травли советских вооруженных сил, шельмования памяти о Великой Отечественной войне на сессии III Верховного Совета, он зачитал «Обращение Героев Советского Союза, кавалеров орденов Славы трех степеней к Съезду народных депутатов СССР», в котором выступил с резкой критикой против клеветнических нападок на советскую армию, против унижения фронтовиков. Он, в частности, отметил, что им приходится хуже, чем в 1950-1960-е годы, когда Хрущов и хрущовцы увольняли людей из армии временами за два-три месяца до пенсии и распространяли нелепые слухи о том, что мы «воевали по глобусу», что победили лишь потому, что «завалили немцев трупами». Кожедуб недолго прожил после той сессии, он скончался в 1991 г.: сердце не выдержало всех этих перестроечных безобразий. Вечная ему память.
— А сколько вы лично сбили немецких самолетов?
— С моим участием было сбито 16 немецких самолётов, из них лично мне засчитали три. Последний из них был сбит мною над Рейхстагом первого мая 1945 года. Обстановка была сложная: Берлин горел, видимость была отвратительная. Поражение немцев было очевидно, и, тем не менее, они поднимали самолеты с последних оставшихся у них аэродромов и кидали их в это пекло. Обнаружить и сбить этот самолет удалось сравнительно легко: сказалась многомесячная привычка оглядываться и глядеть оба. Потом, в гражданской жизни, мне делали замечания: что это вы, Сергей Макарович, все время головой крутите? А это фронтовая привычка, которая не раз и не два спасала мне жизнь.
Возвращаясь к числу сбитых мною самолетов, скажу, что, в отличие от немцев, мы не гонялись за рекордами. Немецкие асы накручивали статистику, при этом им верили на слово. А нам — нет: пожалуйста, фотографии с фотопулемета или данные наблюдения наземных служб. Вот поэтому у немцев сотни сбитых самолетов, у наших асов — десятки. Однако дело здесь также и в другом. Немцы по преимуществу занимались «свободной охотой» и ставили рекорды. Мы, прежде всего, выполняли боевые задачи по штурмовке наземных целей, прикрытию наших бомбардировщиков и т. д. Понятно, что рекордов здесь не поставишь, зато достигалась общая системная цель, которая в конечном счете и привела нас к Победе. Немцев подвел их индивидуализм. Они ориентировались на рекордсменов и сверхчеловеков. В результате временами, потеряв того или иного аса, они оказывались в положении «на авиацию не рассчитывайте, летчик заболел». Советский коллективизм в конечном счете оказался более эффективным: несмотря на наличие у немцев асов с сотней и более побед, мы в 1943 г. в боях над Кубанью и на Курской дуге перехватили у немцев господство в воздухе и прочно удерживали его вплоть до конца войны.
Над небом Кореи
Капитан С.М. Крамаренко кабине своего МиГ-15 на аэродроме Аньдун, 1951 г.
— Расскажите, пожалуйста, о вашем участии в Корейской войне.
— Корейская война, как известно, началась 25 июня 1950 г. Первоначально это был лишь конфликт Северной и Южной Кореи, однако, достаточно быстро в него втянулись с одной стороны американские, с другой — китайские войска. Советский Союз ограничивался присылкой военных специалистов, а также летчиков и поставками военной техники. Не в последнюю очередь ограниченный характер нашего вмешательства был связан с небезосновательными опасениями относительно того, что американцы начнут бомбить наши военные объекты в Сибири и на Дальнем Востоке в случае, если мы втянемся в Корейский конфликт. Тем не менее, в ноябре 1950 года наш 176-й гвардейский истребительный авиаполк в составе 32 лётчиков, среди которых был и я, был направлен в Китай для обучения китайских лётчиков и для подготовки к боям. Однако обстановка накалялась, и в апреле 1951 г. было принято решение использовать наш полк в боевых действиях против американских самолётов. Американцы безнаказанно осуществляли воздушный террор над Северной Кореей, доходя до того, что сбрасывали бактериологические бомбы. Нужно было поставить их на место.
— Расскажите о «Черном четверге» 12 апреля 1951 г.
— В «черный четверг» 48 американских стратегических бомбардировщиков В-29А Superfortress (сверхкрепости — англ.) поднялись в воздух, чтобы нанести массированный удар по корейскому городу Сингисю. Их прикрывали 18 истребителей F-86 Sabre, 34 F-84 Thunderjet и 24 F-80C Shooting Star. На перехват этих 124 самолетов в небо поднялись всего 44 советских МиГ-15 (на тот момент — новейшие советские истребители). Бомбардировщики шли тремя группами, по 16 в каждой. Задачей моего звена было атаковать истребители США и увести их от бомбардировщиков В-29А. Мы с ходу пошли в атаку. Я вычислил командирский самолёт в эскадрилье американских истребителей Thunderjet и открыл огонь. Одна очередь прошла позади хвоста американского самолёта, вторая попала точно в цель. F-84 задымил и стал уходить, потом свалился в штопор. Затем мы стали гоняться за пытающимися выйти из схватки истребителями США. О защите своих «летающих крепостей» американские пилоты уже не думали, их цель была — спасать свои драгоценные жизни.
Затем мы занялись «Сверхкрепостями», американскими бомбардировщиками, которые мы прозвали «летающими сараями». Из 48 на базу вернулось только 23 — остальные были сбиты и упали в море. Кроме того, было сбито не менее 5 истребителей. Потерь среди наших самолетов не было. Около 100 американских летчиков оказались в плену.
— Каковы были последствия того боя?
— Американцы остановили свои полеты над Корейским полуостровом на три месяца. К тому же они столкнулись с таким сопротивлением нашей авиации, что поняли: планы ядерной бомбардировки СССР неосуществимы. Им противостояли в Корее всего около 400 МИГ -15, а всего наша промышленность к 1951 г. выпустила их более 13000. Последствия для «летающих сараев» нетрудно было предугадать. Тем самым была предотвращена ядерная катастрофа и ядерная зима для всего мира.
— Каков ваш личный вклад в Корейскую войну?
— Я совершил 104 боевых вылета, провёл 42 воздушных боя, одержал 15 личных побед, из которых мне засчитали 13. Но я не в обиде, поскольку в октябре 1951 г. был награжден Золотой звездой Героя Советского Союза.
— Как бы вы сравнили боевые качества немецких и американских летчиков?
— Немцы были гораздо более отважными и умелыми противниками. В целом они воевали за идею — извращенную, отвратительную, бесчеловечную, но — идею. Американцы же отрабатывали свое жалование — при первой же возможности они выходили из боя.
Сергей Макарович Крамаренко
— Ощущали ли вы во время Великой Отечественной и Корейской войн помощь от Бога?
— Я — человек крещеный и по-своему верующий. И во время Великой Отечественной, и во время Корейской войны, когда я был второй раз в жизни сбит, я неоднократно бывал в опасных ситуациях, на грани жизни и смерти. Думаю, что меня спасал Бог. То, что я дожил до 96 лет — тоже дар от Бога. Поэтому могу сказать, что есть Некая Высшая Сила, которая помогает нам, особенно если мы стремимся творить добро, защищать свою Родину, беречь мир.
Желаю читателям сайта «Православие.Ru» мирного неба над головой, крепкого здоровья и счастья.
Беседовал протодиакон Владимир Василик
21 мая 2020 года на 98 году жизни от сердечной недостаточности скончался генерал-майор Сергей Макарович Крамаренко, участник Великой Отечественной войны, ас истребительной авиации и Герой Советского Союза. Шесть лет назад прославленный летчик уже рассказывал читателям портала Православие.Ru о своём боевом пути (см. «Выжить на такой жуткой войне мне помог Господь»). А сегодня мы публикуем последнее интервью ветерана, которое он дал протодиакону Владимиру Василику год назад (тогда в силу технических причин опубликовать беседу не удалось).
Похороны Сергея Макаровича Крамаренко состоялись, 25 мая, в 12:00 на Троекуровском кладбище Москвы.
https://pravoslavie.ru/131337.html
От Калиновки до Берлина
1945 год. Сергей Крамаренко рядом со своим боевым самолетом ЛА-5 на аэродроме «Теплый стан». Фото: личный архив С.М. Крамаренко
— Дорогой Сергей Макарович, как начинался ваш путь в авиацию?
— Я родился в селе Калиновка под Харьковом 10 апреля 1923 г. Семья у меня была своеобразная: отец — бедный крестьянин, мать — из польских дворян. Такое могло быть только в такие бурные времена. Я рано потерял отца. Матери необходимо было работать, времени на наше воспитание не хватало. Я воспитывал себя сам — с помощью книг, друзей. Не хочу хвалиться, но школу-десятилетку в селе Выбор Новоржевского района я закончил с золотой медалью. После ее окончания поступил в Московский авиационный институт им. Серго Орджоникидзе. Параллельно занимался в аэроклубе Дзержинского района (Москва). Авиацией я начал увлекаться еще со школьной скамьи. Тогда на всю страну гремели имена Чкалова, Белякова, Байдукова. Не я один, но многие из моих сверстников стремились походить на них. В марте 1941 г. я был призван в Рабоче-крестьянскую Красную Армию и поступил в летное Борисоглебское училище.
— Скажите, а было ли у вас весной 1941 г. предощущение будущей войны?
— Мы чувствовали, что война неизбежна. Когда мы слышали по радио в апреле 1941 г. о нападении немцев на Югославию, то общее ощущение было таково, что следующими будем мы. Однако никто не думал, что война будет такой долгой и ожесточенной. После начала войны нашу школу эвакуировали в город Троицк Челябинской области. Закончил я обучение в июле 1942 г. по ускоренной программе. Доучиваться нас послали в Запасной истребительный полк в Арзамасе. После месяца полетов нас разослали по военным частям. Я был направлен в 523 истребительный авиационный полк 1 Воздушной армии Западного фронта. Нас там жалели, помогали, как могли, хотя, конечно, недоучившиеся летчики были серьезным бременем для полка. Мне довелось участвовать в Ржевско-Сычевской операции. Это была одна из самых кровопролитных операций Западного фронта: в 1942 г. мы потеряли около 290 000 человек. Замечу однако, что это потери на земле, — сбитых летчиков никто не считал. За Ржевской трагедией на земле часто упускают трагедию в небе. Между тем потери нашего полка в августе 1942 г. были таковы, что командование было вынуждено в конце месяца вывести его в резерв. Во многом они были связаны не только с недостаточной выучкой летного состава, но и с качеством машин: основой нашей истребительной авиации до середины 1942 г. был истребитель И-16, который, будучи для своего времени неплохой машиной, тем не менее уступал немецким «Мессерам» и «Фокке Вульфам» в скорости и вооружении. Поэтому жизнь властно поставила вопрос об отправке на фронт новых машин и, соответственно, о переучивании летного состава. Вторую половину 1942 г. я потратил на учебу — овладевал навыками полетов на новой машине Ла-5, которая могла уже составить конкуренцию немецким истребителям.
— Когда вы снова вернулись на фронт?
— В феврале-марте 1943 года я участвовал в Жиздринской операции. Должен сказать, что она не относится к разряду наших ярких успехов: удалось продвинуться всего на 13 километров. Эти километры дались большой кровью, в том числе и наших летчиков. Немцы подтянули значительные силы, многие из моих товарищей были сбиты. Но я уцелел. Затем в июне 1943 г. я был переведен в 19 истребительный авиационный полк, был направлен на переформирование в Московский военный округ. На фронт наш полк был направлен в январе 1944 г. Мы участвовали в Корсунь-Шевченковской и Проскуровско-Черновицкой операциях. Это действительно были яркие победы: в результате Корсунь-Шевченковской операции только пленными немцы потеряли 55000 человек, а в Проскуровско-Черновицкой — 183000 убитых и 24000 пленных. Это был настоящий разгром, в который свою лепту внесла и наша авиация, которая после Курской дуги перехватила господство в воздухе. Однако для меня Проскурово-Черновицкая операция связана с достаточно неприятными и тяжелыми обстоятельствами: я был сбит и попал в немецкий плен.
Проскуровско-Черновицкая наступательная операция 4 марта – 17 апреля 1944 г.
— Расскажите о плене.
— Я был сбит 19 марта 1944 года под Проскуровым. Самолет загорелся, мне удалось спастись, однако я сильно обгорел. Меня захватили немцы. Вначале один офицер, посмотрев на меня, сказал: «Schiessen!» (расстрелять — нем.). Ну, думаю, пришла моя смерть. Но неожиданно из дома вышел другой офицер и скомандовал: «Nicht schiessen. В Больнице!» (Не расстреливать! В госпиталь! — нем.) Думаю, что меня тогда спас Сам Бог. Меня поместили в барак с ранеными и тифозными. Между прочим, это обстоятельство второй раз спасло мне жизнь. Когда немцы решили покончить с советскими ранеными перед уходом, то именно тиф испугал их и воспрепятствовал с нами расправиться. Нас освободили 27 марта 1944 г. После освобождения мне пришлось много и тяжело лечиться, поскольку, помимо ожогов, я еще подхватил тиф, а также воспаление легких. Но благодаря молодости и добросовестному уходу врачей я в конечном счете встал на ноги.
— Ваше пребывание в плену не повредило вашей дальнейшей служебной деятельности?
— В целом нет. Во время войны вопрос об этом не вставал. Правда, меня спасало то обстоятельство, что у немцев в плену я был недолго, всего около недели. После войны, когда я служил в Московском военном округе и участвовал в воздушных парадах, об этом вспомнили, и мне пришлось объясняться перед командующим авиацией округа — сыном Сталина, Василием Иосифовичем Сталиным. Должен сказать, что Василий Иосифович был адекватным руководителем, что бы о нем позднее в хрущовские и перестроечные времена ни писали. Во время войны был лихим летчиком, можно сказать, асом, ценил хороших летчиков и разбирался в людях. Мне он поверил. Никаких препон для дальнейшей службы и, в частности, для отправки в Корею мой плен мне не создал. Вообще я скептически отношусь к хрущовским страшилкам: «Из плена в плен под гром победы с клеймом последовать двойным». И моя судьба, и судьбы других летчиков, например, Михаила Петровича Девятаева, и других советских воинов, скажем, подводника Сергея Прокофьевича Лисина, получившего звание Героя Советского Союза после финского плена, свидетельствует об обратном.
— Как сложился ваш фронтовой путь в дальнейшем?
— В дальнейшем я вернулся в свой полк, который за это время успел стать 176 гвардейским авиаполком, причем возвратился при детективных обстоятельствах. Меня распределяли после госпиталя в другую часть, но я просто сбежал в свой полк, воспользовавшись попутным самолетом. В полку меня приняли как родного. В дальнейшем вместе с моими товарищами осенью 1944 года довелось оборонять Магнушевский и Сандомирский плацдармы. Это были тяжелые бои: немцы буквально зависали над плацдармами, стремясь выбомбить наши войска. Приходилось принимать бой не только с Юнкерсами, но и с сопровождавшими их истребителями — Фокке-Вульфами и Мессершмидтами. В целом свою задачу мы выполнили — обеспечили воздушное прикрытие наших войск на плацдармах, с которых в январе 1945 г. они устремились в наступление. В дальнейшем довелось принять участие в Висло-Одерской операции. Должен сказать, что это был триумф и советской техники, и тактики, и стратегии. Были нелетные дни из-за плохой погоды, однако, когда она позволяла действовать, наша авиация очевидно показывала свое превосходство над немецкой. Часто немецкие бомбардировщики, встречаясь с нашими истребителями, беспорядочно сбрасывали бомбы и удирали. Подобная картина повторялась не только во время Висло-Одерской, но и Померанской, и Берлинской операции, в которой я участвовал.
Рядом с Кожедубом
Советский ас Иван Никитич Кожедуб
— Вам довелось воевать вместе с Иваном Никитичем Кожедубом. Расскажите о нем и о службе с ним.
— Иван Никитич Кожедуб был летчик от Бога. Он сбил 64 немецких самолета, из них 21 бомбардировщик, 39 истребителей, 3 штурмовика и один реактивный истребитель Ме-262. Последнее произошло на моей памяти — 17 февраля 1945 г. — и было событием уникальным: на поршневом самолете, истребителе Ла-7, Кожедуб ухитрился сбить гораздо более быстрый и маневренный реактивный самолет. Это произошло впервые в мире.
Мне приходилось быть ведомым у Ивана Никитича Кожедуба. Отмечу следующее: временами не столько я прикрывал его, сколько он меня. Для него всегда была характерна забота о своих однополчанах, в том числе о ведомых. Сам он был непревзойденным стрелком: с немецкими самолетами он, как правило, не сближался ближе, чем на 300 метров, и с этого расстояния он жег «Мессеры» и «Юнкерсы». Отмечу следующее: это был человек не только великого воинского, но и гражданского мужества. В 1990 г., в разгар травли советских вооруженных сил, шельмования памяти о Великой Отечественной войне на сессии III Верховного Совета, он зачитал «Обращение Героев Советского Союза, кавалеров орденов Славы трех степеней к Съезду народных депутатов СССР», в котором выступил с резкой критикой против клеветнических нападок на советскую армию, против унижения фронтовиков. Он, в частности, отметил, что им приходится хуже, чем в 1950-1960-е годы, когда Хрущов и хрущовцы увольняли людей из армии временами за два-три месяца до пенсии и распространяли нелепые слухи о том, что мы «воевали по глобусу», что победили лишь потому, что «завалили немцев трупами». Кожедуб недолго прожил после той сессии, он скончался в 1991 г.: сердце не выдержало всех этих перестроечных безобразий. Вечная ему память.
— А сколько вы лично сбили немецких самолетов?
— С моим участием было сбито 16 немецких самолётов, из них лично мне засчитали три. Последний из них был сбит мною над Рейхстагом первого мая 1945 года. Обстановка была сложная: Берлин горел, видимость была отвратительная. Поражение немцев было очевидно, и, тем не менее, они поднимали самолеты с последних оставшихся у них аэродромов и кидали их в это пекло. Обнаружить и сбить этот самолет удалось сравнительно легко: сказалась многомесячная привычка оглядываться и глядеть оба. Потом, в гражданской жизни, мне делали замечания: что это вы, Сергей Макарович, все время головой крутите? А это фронтовая привычка, которая не раз и не два спасала мне жизнь.
Возвращаясь к числу сбитых мною самолетов, скажу, что, в отличие от немцев, мы не гонялись за рекордами. Немецкие асы накручивали статистику, при этом им верили на слово. А нам — нет: пожалуйста, фотографии с фотопулемета или данные наблюдения наземных служб. Вот поэтому у немцев сотни сбитых самолетов, у наших асов — десятки. Однако дело здесь также и в другом. Немцы по преимуществу занимались «свободной охотой» и ставили рекорды. Мы, прежде всего, выполняли боевые задачи по штурмовке наземных целей, прикрытию наших бомбардировщиков и т. д. Понятно, что рекордов здесь не поставишь, зато достигалась общая системная цель, которая в конечном счете и привела нас к Победе. Немцев подвел их индивидуализм. Они ориентировались на рекордсменов и сверхчеловеков. В результате временами, потеряв того или иного аса, они оказывались в положении «на авиацию не рассчитывайте, летчик заболел». Советский коллективизм в конечном счете оказался более эффективным: несмотря на наличие у немцев асов с сотней и более побед, мы в 1943 г. в боях над Кубанью и на Курской дуге перехватили у немцев господство в воздухе и прочно удерживали его вплоть до конца войны.
Над небом Кореи
Капитан С.М. Крамаренко кабине своего МиГ-15 на аэродроме Аньдун, 1951 г.
— Расскажите, пожалуйста, о вашем участии в Корейской войне.
— Корейская война, как известно, началась 25 июня 1950 г. Первоначально это был лишь конфликт Северной и Южной Кореи, однако, достаточно быстро в него втянулись с одной стороны американские, с другой — китайские войска. Советский Союз ограничивался присылкой военных специалистов, а также летчиков и поставками военной техники. Не в последнюю очередь ограниченный характер нашего вмешательства был связан с небезосновательными опасениями относительно того, что американцы начнут бомбить наши военные объекты в Сибири и на Дальнем Востоке в случае, если мы втянемся в Корейский конфликт. Тем не менее, в ноябре 1950 года наш 176-й гвардейский истребительный авиаполк в составе 32 лётчиков, среди которых был и я, был направлен в Китай для обучения китайских лётчиков и для подготовки к боям. Однако обстановка накалялась, и в апреле 1951 г. было принято решение использовать наш полк в боевых действиях против американских самолётов. Американцы безнаказанно осуществляли воздушный террор над Северной Кореей, доходя до того, что сбрасывали бактериологические бомбы. Нужно было поставить их на место.
— Расскажите о «Черном четверге» 12 апреля 1951 г.
— В «черный четверг» 48 американских стратегических бомбардировщиков В-29А Superfortress (сверхкрепости — англ.) поднялись в воздух, чтобы нанести массированный удар по корейскому городу Сингисю. Их прикрывали 18 истребителей F-86 Sabre, 34 F-84 Thunderjet и 24 F-80C Shooting Star. На перехват этих 124 самолетов в небо поднялись всего 44 советских МиГ-15 (на тот момент — новейшие советские истребители). Бомбардировщики шли тремя группами, по 16 в каждой. Задачей моего звена было атаковать истребители США и увести их от бомбардировщиков В-29А. Мы с ходу пошли в атаку. Я вычислил командирский самолёт в эскадрилье американских истребителей Thunderjet и открыл огонь. Одна очередь прошла позади хвоста американского самолёта, вторая попала точно в цель. F-84 задымил и стал уходить, потом свалился в штопор. Затем мы стали гоняться за пытающимися выйти из схватки истребителями США. О защите своих «летающих крепостей» американские пилоты уже не думали, их цель была — спасать свои драгоценные жизни.
Затем мы занялись «Сверхкрепостями», американскими бомбардировщиками, которые мы прозвали «летающими сараями». Из 48 на базу вернулось только 23 — остальные были сбиты и упали в море. Кроме того, было сбито не менее 5 истребителей. Потерь среди наших самолетов не было. Около 100 американских летчиков оказались в плену.
— Каковы были последствия того боя?
— Американцы остановили свои полеты над Корейским полуостровом на три месяца. К тому же они столкнулись с таким сопротивлением нашей авиации, что поняли: планы ядерной бомбардировки СССР неосуществимы. Им противостояли в Корее всего около 400 МИГ -15, а всего наша промышленность к 1951 г. выпустила их более 13000. Последствия для «летающих сараев» нетрудно было предугадать. Тем самым была предотвращена ядерная катастрофа и ядерная зима для всего мира.
— Каков ваш личный вклад в Корейскую войну?
— Я совершил 104 боевых вылета, провёл 42 воздушных боя, одержал 15 личных побед, из которых мне засчитали 13. Но я не в обиде, поскольку в октябре 1951 г. был награжден Золотой звездой Героя Советского Союза.
— Как бы вы сравнили боевые качества немецких и американских летчиков?
— Немцы были гораздо более отважными и умелыми противниками. В целом они воевали за идею — извращенную, отвратительную, бесчеловечную, но — идею. Американцы же отрабатывали свое жалование — при первой же возможности они выходили из боя.
Сергей Макарович Крамаренко
— Ощущали ли вы во время Великой Отечественной и Корейской войн помощь от Бога?
— Я — человек крещеный и по-своему верующий. И во время Великой Отечественной, и во время Корейской войны, когда я был второй раз в жизни сбит, я неоднократно бывал в опасных ситуациях, на грани жизни и смерти. Думаю, что меня спасал Бог. То, что я дожил до 96 лет — тоже дар от Бога. Поэтому могу сказать, что есть Некая Высшая Сила, которая помогает нам, особенно если мы стремимся творить добро, защищать свою Родину, беречь мир.
Желаю читателям сайта «Православие.Ru» мирного неба над головой, крепкого здоровья и счастья.
Беседовал протодиакон Владимир Василик
21 мая 2020 года на 98 году жизни от сердечной недостаточности скончался генерал-майор Сергей Макарович Крамаренко, участник Великой Отечественной войны, ас истребительной авиации и Герой Советского Союза. Шесть лет назад прославленный летчик уже рассказывал читателям портала Православие.Ru о своём боевом пути (см. «Выжить на такой жуткой войне мне помог Господь»). А сегодня мы публикуем последнее интервью ветерана, которое он дал протодиакону Владимиру Василику год назад (тогда в силу технических причин опубликовать беседу не удалось).
Похороны Сергея Макаровича Крамаренко состоялись, 25 мая, в 12:00 на Троекуровском кладбище Москвы.
https://pravoslavie.ru/131337.html
Комментарий